Наших уже выстроили на плацу, как раз перед нашим дивизионом. Уже подходили другие части, выравнивались и строились. Наступало оживление, столь характерное перед парадом. Все уже готово. Войска замерли. Где-то далеко, a потом ближе и ближе, раздался возглас:
– Едет…
И через минуту из-за крутого поворота за бугорком появился автомобиль, и Главком, в сопровождении лица свиты, вышел из автомобиля. Как всегда, его движения нервны и порывисты. Как всегда, он головою выше всех окружающих. Два кинематографщика уже поймали его в аппарат и вертят рукоятку. Врангель подходит к корниловским знаменам.
И вот тут произошло это, неожиданное и такое простое, которое было ясно каждому солдату. Едва только Главнокомандующий подошел к корниловцам, разорвались тучи, и яркое солнце залило своим светом всю обширную долину. Это было поистине изумительное зрелище. Никакой, самый искусный декоратор, не мог создать большего светового эффекта. Яркое солнце благословляло Главкома и его войска. Тучи скрывались при его приближении. И когда, в ответ на его приветствие войска закричали «ура», вырвалось это «ура» из тысячи грудей, как привет ему, благословленному солнцем, ему – единственному, кто может спасти нас и, сохранив нашу честь, вывести нас из галлиполийского плена.
Главком обходил войска. Все дальше и дальше перекатывалось «ура» по громадному каре выстроенных войск. Солнце сияло на ясном небе, и только на горизонте убегала вниз испугавшаяся туча. Главком остановился, гордо подняв голову, и стал говорить…
Все на этом параде было как-то по иному. Тогда на крещенском параде, все было рассчитано на то впечатление, которое мы должны были произвести на иностранцев. Они – особенно французы – были окружены исключительным вниманием. Теперь этого не было. Этот парад был не для них, но для нас самих.
Эго было наше семейное русское дело.
В город Врангеля понесли на руках. И когда его надо было пронести под аркой (а она оказалась слишком низка), Главком немного откинулся назад. И вдруг толпа стала целовать его руки. Пожилой турок вынул из кармана красный носовой платок и зарыдал.
– Падишах…
21 февраля 1921.
Получили наконец лиры: одну на солдата и две на офицера.
Я был в городе и уже собирался уходить. Перед уходом захотелось повидать Бориса. Борис сидел на куполе полуразвалившейся турецкой бани, почти ушедшей в землю, и рисовал.
– Вот хорошо, что ты зашел… Сегодня y нас маленький кутеж по случаю «лирического настроения».
Я уже с месяц не видал Бориса. Он выглядел теперь значительно бодрее, чем тогда, когда я встретился с ним в первый раз. Нагнувшись над куполом («это мое ателье» – шутливо сказал он), он рисовал программу для предстоящего концерта.
Заговорили о Врангеле.
– Знаешь, – сказал он. – Нет царя, так русскому человеку нужен кто-то, чтобы его заместить. Ты прямо не представляешь себе, какую встречу устроили Врангелю… Прямо царскую встречу… Турки и те плакали… A один плачет и говорит : «Русский Кемаль».
– Ты теперь лучше настроен, – сказал я ему. – A помнишь, как я с тобою спорил тогда, когда мы впервые с тобой встретились ?
Он ничего не отвечал и вдруг внимательно посмотрел на мои погоны.
–Ты в своей шинели ?
– Да.
– Так значит, ты офицер ? Ну, теперь ты должен со мной выпить.
Мы спустились с ним по крутой лестнице вниз и прошли в помещение, которое он занимал с двумя офицерами и вестовым. Это была крошечная комнатка, под землей, без окон. Свет падал из купола наверху, как это бывает принято в турецких банях. На самодельной печке доканчивали последние приготовления…
Ноги мои заплетались немного, когда я пошел домой. Луна стояла высоко на небе и дорога до лагеря, такая оживленная, была в этот поздний час совершенно пустынна. Сердце немного ускоренно билось и хотелось дышать чаще. И вместе с этим вырастало ощущение какого-то непонятного счастья.
Вот, далеко от России, в изгнании, я не ощущаю давящей эмигрантской тоски. Вокруг меня все та же Россия – микрокосмос. И не подпольная, сектанская, нетерпимая Россия. Но подлинная, открытая, благодатная Россия, которую я так привык любить. И среди этих шинелей и солдатских сапог, среди лагерных палаток, которые стоят в долине зеленым городком, – я в своей семье, которая одна охраняет меня от ударов судьбы. Микрокосмос России спасал нас всех. Вне его сплошное отчаянье и горе.
