Все вопросы – о представлении и мало знакомом мне военном этикете – показались пустыми и ненужными. Я знаю, кому я должен сделать первый визит и первое представление: Богу Всемогущему, который направляет все жизни, и мою жизнь. И только Он дает силы для подвига. Только Он врачует раны. Только Он укрепляет на поле брани…
Утром я уже был в городе и слушал обедню в греческой церкви. Служил наш архимандрит в белом облачении и блестящей митре. Протекала обедня. Пел хор, скрытый где-то вверху. Вышел, отслушав обедню, генерал Кутепов. Храм опустел.
Я подошел к северным дверям алтаря. Там стоял священник.
– Батюшка, могу я переговорить с архимандритом в алтаре ?
– Подождите, он выйдет, тогда сможете подойти к нему.
– Нет, батюшка, я не могу говорить с ним на улице.
– Не все ли равно? – сказал священник.
Я удивился его нечуткости. Удивился – и решил действовать по военному. Не спрашивая больше, я прошел в алтарь… Пусть двери алтаря скроют то, о чем и как я говорил с архимандритом.
Я вышел из алтаря взволнованным, с маленьким Евангелием в руках.
– Пусть это будет памятью о вашем производстве, – сказал, давая Евангелие, отец архимандрит.
Я вышел из церкви. Прошел несколько шагов и прочитал. Эго была пятнадцатая глава перваго послания к коринфянам. Там стояло: «Напоминаю вам, братие, Евангелие, которое я благовествую вам, которое вы и приняли, в котором и утвердились»…
На следующий день я представлялся генералу Баркалову. Меня облачили, как невесту. На погоны шинели еще вчера нашили мне красный офицерский просвет. На меня одели шашку, затянули поясом с револьвером и старательно расправили складки моей шинели.
Я вошел в генеральскую палатку и слышал, как дежурный писарь доложил :
– Ваше Превосходительство, поручик Даватц…
И через секунду в дверях показалась высокая фигура Баркалова.
И тут явилась навязчивая нелепая мысль. Мысль о том, чта вместо «подпоручик» я скажу «подпрапорщик» и вместо «производство в первый офицерский чин» – «в первый генеральский чин». Я внутренне похолодел от такой возможности, но овладев собою, приложил руку к козырьку и, придерживая левой рукой шашку, отрапортовал, как полагалось:
– Ваше Превосходительство, подпоручик Даватц представляется по случаю производства в первый офицерский чин…
Лицо Баркалова было серьезно и строго. Но лишь только кончил, он улыбнулся мягко и приветливо и подал мне руку.
И припомнился мне Ростов. Вагон дивизиона, стоящий на путях, на берегу Дона. Столовая, уютная и элегантная. Я сижу в столовой и жду полковника Баркалова. Я только что решился на последний шаг – поступить в армию. Я – в штатском костюме и неловко чувствую себя в военной среде. И вот выходит он, высокий полковник с георгиевским крестом, подает мне руку и говорит:
– Я вас принимаю вольноопределяющимся и зачисляю на тяжелый бронепоезд «На Москву»…
Теперь, я – офицер – стоял перед генералом. Уже не на родной почве, но где-то в галлиполийском лагере. И стоял опять новичком, на пороге вступления в новую фазу жизни.
17 февраля 1921.
Накануне этого дня я спал тревожно. От холода завернулся в плед с головою. Открытые глаза видели черную тьму и за этой тьмою рисовался завтрашний день.
Завтра будет y нас Врангель.
Тяжело было последнюю неделю. Дул без перерыва холодный норд-ост. Тучи, как хлопья грязной ваты, закрывали горы. Холод, пронизывающий и проникающий всюду, сковывал движения, сковывал самую мысль. И вот, эта неделя кончалась. Завтра, на Сретение, приедет он и скажет свое слово, и ободрит, и осветит наши сумерки…
Под утро пошел дождь. Потом перестал. Глина разлезлась. Явилась даже мысль: будет ли парад? Небо было покрыто тучами, и каждую минуту готов был пойти дождь. Дул по-прежнему ветер.