Публикуемые ниже выдержки из книги «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920-1921 г.г.» (Издание Донской Исторической Комисси, Белград, 1924) – лишь малая часть этого ценнейшего источника, составленного вскоре после описанных в нем событий. При отборе текстов, мы руководстовались главным образом стремлением как можно полнее отобразить бытовую сторону жизни казаков на Лемносе. Таким образом, не получила должного освещения жесткая политика французского командования, упорно стремившегося добиться быстрого распыления русских частей путем последовательного психологического давления и мелких притеснений. Несмотря на усилия ген. Врангеля и их собственного командования, почти безоружные и отрезанные от внешнего мира лемносские казаки были бессильны добиться существенного улучшения своего положения вплоть до отъезда в Сербию и Болгарию, завершившегося в сентябре 1921 года.
(Редактирование и публикация: Николай Росс).
Не все донцы были высажены в Константинополе в ноябре 1920 года. Часть их повезли дальше, на остров Лемнос, где 8–21 декабря было высажено 2 945 воинских чинов различных частей Донского корпуса и 655 терцев и астраханцев.
Все донские части, или вернее разрозненные остатки частей были сведены в два полка, а терцы и астраханцы в один полк (при выгрузке с пароходов и распределении по лагерям французы, не считались с военной организацией, расселяя по лагерям по числу душ, вследствие чего некоторые части разбивались на несколько отдельных отрядов, в зависимости того, кто и на какой пароход погрузился, что вызвало потом немало затруднений по реорганизации армии).
Кроме того, отдельную единцу представляло Атаманское военное училище, насчитывающее 65 офицеров и классных чинов, 535 юнкеров и 106 казаков.
Части эти были выселены на полуострове Калоераки, рядом с частями Кубанского корпуса. Только 2-й донской конно-артиллерийский дивизион, усиленный специалистами, находился на другой стороне залива, около города Мудроса, имея задачей производство подготовительных работ по устройству лагеря для остальных частей Донского корпуса.
Офицеры и казаки, находившиеся в лагере Калоераки, жили в палатках, которых было выдано такое ограниченное количество, что люди едва-едва помещались в них, а спать приходилось так тесно, прижавшись друг к другу, что, по казачьему выражению, «на другой бок не перевернешься». Так, в маленькой палатке марабу помещалось около 12 человек, а в большой маркизе 40 и более.
Почти все, в том числе женщины и дети, спали на голой земле, иногда – на жиденькой подстилке из травы или еще чего-либо, что у кого имелось.
В то время донцы страшно завидовали кубанцам, прибывшим ранее их (Кубанский корпус, общей численностью около 16 000 человек, прибыл на Лемнос в конце ноября), которые имели значительное число кроватей, выданных французами, подстилочные принадлежности и одеяла. В районе кубанского лагеря находились бараки и другие постоянные постройки, в которых разместились учебные заведения, штабы дивизий и даже полков, тогда как у донцов не было ни одной такой постройки. Единственная баня всецело находилась в распоряжении кубанцев, которые изредка представляли ее в пользование донцам, да и то в самые неудобные часы. Даже водопровод вначале проходил лишь через расположение Кубанского корпуса, причем ближайшие резервуары с водой находились в версте от донского лагеря, и только через несколько недель, почти перед самым отъездом донцов на другую сторону залива, к ним также была проведена вода.
На Лемносе тогда было еще сравнительно тепло и от холода донцы не страдали, но французский паек, и без того весьма ограниченный, выдавался неполностью и казаки недоедали. Особенно плохо, неравномерно и в небольшом количестве выдавался хлеб. Дров французы выдавали так мало, что их не хватало даже на кипячение воды, не говоря уже про варку пищи, а потому казакам приходилось с первых же дней заботиться о добыче топлива. На безлесом острове, со скудною растительностью, доставать горючий материал было делом не легким. Целыми днями надо было ходить казакам в поисках колючки, которой и греки пользовались как топливом, или собирать оставшуюся по жневьям солому.
Жизнь была тяжелая, но еще более тяжелой казалась казакам полная оторванность от всего мира; ныне не приходило ни одного известия, ни одна русская газета не доставлялась тогда на Лемнос. На диком унылом острове, с голыми каменистыми горами, окруженные со всех сторон водою, точно в тюрьме чувтвовали себя казаки. Как и в тюрьме надзиратели, всюду были расставлены французские часовые, лагерь был оцеплен и даже по острову, внутри тюрьмы, не разрешалось свободно ходить. О корпусе, о тех, других казаках, что высадились в Константинополе, ничего не знали.
Французы, надо им отдать справедливость, тогда еще сносно относившиеся к русским, предлагали казакам свои газеты, но пользоваться ими, конечно, могли очень и очень немногие. Тогда у бывшего редактора хорошо известной донцам по Таврии газеты «Сполох» Куницына возникла счастливая мысль переводить французские газеты и более интересные сообщения печатать в особых бюллетенях. Начал выходить «Информационный листок Донского лагеря на о. Лемнос». В распоряжении Куницына был один лишь писарь, самое ограниченное количество бумаги, и поэтому листок выходил только в десяти экземпляров, которые и расклеивались по лагерю.
Понятно, с каким восторгом встретили казаки этот листок. Целыми днями, с утра до вечера, толпился народ у досок с наклеенными на них номерами листка, читали и тут же обменивались впечатлениями. Даже кубанцы, в корпусе которых не было ничего подобного, толпами приходили в донской лагерь читать листок.
17-го декабря, на броненосце «Прованс», на Лемнос прибыл главнокомандующий Русской Армией генерал Врангель, которым был произведен смотр находившимся на острове войсковым частям и подробно осмотрены лагери и лазареты.
Осмотрев донские части, генерал Врангель обратился к ним со следующей речью:
«Орлы донцы, в первый раз вижу я вас на чужой стороне, после того, как Богу угодно было послать нам испытание и мы временно оставили родную землю. Хочу сказать вам, как ваш главнокомандующий, который полгода продолжал дело, начатое генералом Корниловым: не наша вина, что мы должны были отойти перед красной нечистью. Каждый из вас сделел все, что мог сделать честный солдат, но сила солому ломит, и напрасно ждали мы помощи от тех, за чье общее счастье мы боролись. Мы смело можем смотреть в глаза миру, говоря, что мы сделали все, что могли. Дружественная нам Франция, хотя и не успела нам помочь в борьбе с красной нечистью, но оказала нам гостеприимство. Что будет дальше знает один Бог, но я твердо верю, что Россия воскреснет и вновь мы послужим нашей Родине. Я сам ничем не могу помочь вам, я такой же изгнанник, как и вы, и могу только ходатайствовать за вас перед французами, но вы должны дать мне право на это и нести свое знамя так же высоко, как несли его до сих пор. Дайте мне возможность говорить от вашего имени, как от имени честного русского солдата, потерявшего все, кроме чести».
С аналогичными речами главнокомандующий обращался и к другим частям. Казаки восторженно приветствовали своего главнокомандующего, выражали полную готовность идти по первому требованию, куда он прикажет, и при отъезде из лагеря провожали его долго несмолкавшими криками «ура». По осмотре войсковых частей, главнокомандующий с супругой и командиром Кубанского корпуса присутствовали на обеде в офицерском собрании у генерала Бруссо. Вечером главнокомандующий пересел на броненосец «Лорэн», с которым и отбыл в Константинополь.
В конце декабря началась переброска донских строевых частей на восточную сторону залива, к городу Мудросу. Беженцы оставались на месте. Большая часть людей, в том числе почти все Атаманское военное училище, пошли походным порядком по берегу залива, а другая часть, с тяжелыми вещами, была небольшими партиями перевезена по заливу на болиндерах.
Под лагерь было отведено место в двух верстах от города Мудроса, на скалистой горе с крутыми склонами, прорезанными несколькими оврагами. Один из этих оврагов, наиболее широкий, по дну которого протекал горный ручей, отделял то место горы, где предпорлагалось расположить лагерь частей 1-й и 2-й дивизий. За другим, более широким оврагом, расположился лагерь Терско-Астраханского полка. Атаманское военное училище и госпиталь были расположены около самого гор. Мудроса, у моря.
Скалистый и неровный участок, отведенный под лагери, требовал больших работ, чтобы привести его в должный вид. Много труда было затрачено казаками, чтобы разбить линейки, устроить площадки для палаток, лестницы, дорожки и тому подобное. Каменистый грунт с трудом поддавался усилиям казаков, уже обессиленным постоянным недоеданием. Для каждой палатки надо было выровнять горизонтальную площадку, снимая часть грунта с одной стороны и подсыпая с другой; то же делалось и при разбивке линеек.
Для защиты от дождевой воды, которая, хлынув потоком с горы, могла затопить и снести лагерь, пришлось рыть целую систему глубоких канав, кроме того, каждую палатку пришлось обводить ровиком.
И, несмотря на все это, лагерь был разбит точно по укзанному плану и даже имел щеголеватый вид. Прямыми рядами, со строгими интервалами, были поставлены палатки, по ниточке вытянулись линейки. Особенно выделялся правильностью линий и симметрией расположения лагерь Терско-Астраханского полка. Практичные терцы, под лагерь которых, надо заметить, был отведен участок на самом крутом склоне горы, вначале расположились временным лагерем у подошвы горы, и только тогда, когда место под лагерь было окончательно разбито, проведены линейки, устроены лесенки, канавы и даже украшения, перешли туда.
Понемногу устроившись, обжившись, казаки начали украшать лагерь. Перед многими палатками были разбиты клумбы, сплошь и рядом украшенные георгиевскими крестами, полковыми и училищными значками и вензелями, линейки были замощены, вдоль их, по краям, сооружены столбики, которым придавали, подчас, очень затейливый вид, а канавки обкладывались дерном.
Оторванные от домов, в тоскливом изгнании, казаки старались хоть внешне чем-либо скрасить свою жизнь. Иногда за несколько верст на себе приносили дерн, голодные бродили по берегу моря в поисках раковин и цветных камешков, из которых и делали всевозможные украшения; при этом много прирожденного, самобытного художественного вкуса, дарования и трогательной заботливости было проявлено казаками в украшении лагеря.
Внутри палаток также устраивались. Из камней, земли и болотной травы, из жестянок и консервных ящиков делали нары, топчаны, незамысловатые столы и табуреты, обзаводились самодельной посудой.
В большой палатке соорудили церковь. Иконостас, светильники и вся церковная утварь были сделаны из подручного материала, из простынь, одеял, консервных ящиков, банок и жестянок. Из казаков и офицеров составлялись хоры, среди своих же нашлись регенты, не тол;ко любители, но и лица со специальным образованием, и правильным чередом пошли церковные службы. Под влиянием ли тоски изгнания, тяжелых условий жизни, неопределонности будушего, но религиозное чувство у казаков в это время сильно поднялось. Церковь-палатки всегда были полны усердно молящимися казаками; далеко за пределы лагерей, по окрестным горам, разносились стройные звуки церковных песнопений.
В остальном жизнь была подобна чилингирской или других лагерей, та же голодовка, холод, те же вши, многоголосное, надрывное «кому?» [при раздаче еды], толчок с греками скупщиками. Только тоска, безысходная тоска по Родине, здесь была еще глубже, больше чувствовали казаки свою оторванность от мира здесь, на унылом острове, окруженные водою.
Настроение казаков было учтено французами, вероятно и тогда уже решившими распылить армию.
*****