26 марта 1921, на двух пароходах, прибыли на о. Лемнос штаб Донского корпуса и остаток донских частей, расквартированных в районе Константинополя, всего 5 075 человек.
Приближалась Пасха. Веками сложившийся быт, обычаи и привычки брали свое, и внутренняя жизнь казаков, лагеря, шла сама собою, независимо ни от изгнания, голода, отправок французов, текла по веками пробитому руслу. Готовились к праздникам. Выскребали палатки, чистили незатейливую утварь и посуду, многие даже справляли обновы из «подручного материала», т.е. перекрашивали и перешивали старье.
К праздникам готовились как-то особенно чинно и проникновенно. Здесь на чужбине казаки особенно остро чувствовали свое одиночество, оторванность от семей, теперь, в праздничные дни, и поэтому всеми силами старались выполнять обычаи Родины, чтобы тем создать себе хоть отдаленный мираж уюта, семьи.
С особенной любовью и старанием украшали церкви. Клеили транспаранты, фонарики, рисовали новые иконы, в Мудросе закупали бенгальские огни. Еще недели за две до Пасхи в лагере все чаще и чаще слышалось церковное пение. Это любители певчие разучивали пасхальные песнопения.
К празднику, сверх обычного рациона, казакам было выдано русским командованием 200 грамм муки и по 20 граммов сахару. Кроме того, были отпущены на улучшение питания особые денежные суммы по расчету полторы драхмы на человека. Сверх того, представителем американского Красного Креста капитаном Мак-Неп, который к тому времени начинал свою деятельность на Лемносе, казакам были выданы табак и папиросы.
Греками была предоставлена в распоряжение русского духовенства старая церковь в городе Мудросе, где богослужения совершались по русскому обычаю, русским духовенством и с русским хором. По соглашению между русским и французским командованием, казаки в часы богослужения могли ходить в Мудрос без особых пропусков. Церковь, повидимому давно уже оставленную, привели в порядок, вымыли, вычистили многолетнюю пыль; старинный, великолепной резной работы иконостас подновили, вставили на место в зиявшие впадины выпавшие иди вынутые иконы, благодаря чему церковь приняла уютный вид.
Индиферентные вообще к церковным службам, греки в большом количестве посещали русскую, как они ее теперь называли, церковь, восторгаясь новым для них, неслышанным еще тоном богослужения, порядком и благочинием, и стройным пением русского хора. В праздничные дни, когда время богослужения совпадало, зачастую в «русской» церкви бывало куда больше греков, нежели в греческой, в Мудросском соборе.
Особой торжественностью отличалась служба в четверг на Страстной недели. Пел соединенный хор дивизий и штаба корпуса. Церковь не могла вместить всех молящихся русских и греков. Последние, интересуясь русскими обычыями, пришли на этот раз в особенно большом количестве. Когда после богослужения, возвращаясь в лагерь, русские, по обычаю, несли по городу зажженные свечи, греки выскакивали из домов, качали головами и кричали: «Русс, Христос нет воскрес», очевидно думая, что казаки уже празднуют Пасху.
Встречали Пасху хорощо. С большим подъемом, светло и радостно, прошла пасхальная заутреня. К разговению напекли куличей, были крашеные яйца, к обеду в котлах варилась баранина. Не обошлось и без спиртных напитков, которые сами казаки закупали на полученные к празднику драхмы. Целые дни в полковых церквах звонили в «колокола», представляющие из себя не что иное, как обрезки рельс, железные шпалы и куски старого железа, целые дни по лагерю из края в край неслись песни разговевшихся казаков.
В 12 часов 1-го мая, на первый день праздника, все части корпуса были выведены на парад и командир корпуса хритосовался с казаками и поздравлял их с праздником. Бодро и весело прошли оживишиеся казаки, громко и радостно отвечали на приветствия командира корпуса. Все не принимавшие участия в параде чины корпуса, персонал госпиталей, даже греки из Мудроса, все это вышло посмотреть на парад.
Теплая весенняя погода, солнечные дни, затишье, что на Лемносе, с постоянными ветрами, случается очень редко, все это поддерживало праздничное настроение. Так, незаметно, в праздничном оживлении, прошли три дня.
Широкая казачья натура, не мирившаяся с теснотой лагерной жизни, в праздник нашла себе выход. Город Мудрос и все окрестные деревни в эти дни были переполнены казаками, пробиравшимися туда несмотря на все запреты, оцепления и патрули. Не обошлось и без «международых» – греко-русских и русско-французких конфликтов и осложнений, происшедших, главным образом, на почве продажи и распития спиртных напитков. [….]
Праздник был закончен, к тому времени казаки поистратили припасенные драхмы, настроение улеглось, и снова потянулись бесконечные и нудные будни.
Ровно в семь утра в утренней прохладе звучал по лагерю и далеко разносился по окрестным горам «подъем». Много казаков вставало еще до этого времени и уже копошилось среди палаток, но после «подъема» лагерный муравейник все-таки заметно оживал. Мелькали цветные рубашки казаков, слышался шум, крик и разговоры, от лагеря к колодцам, туда и обратно, сновала беспрерывная цепь людей. Все это продолжалось пятнадцать минут, после чего части выстраивались на передних линейках. Лагерь замирал. Пели общую молитву.
Вслед за молитвой, в тех частях, где была налажена общая варка, раздавали чай; там, где общей варки не было, чай готовился самостоятельно. Дымили костры на особо отведенных для этого местах за лагерным расположением, суетились около них раздувавшие огонь казаки.
С девяти и до одиннадцати, внизу, у берега моря, на песчанном плацу-отмели, твердом как асфальт, производились строевые занятия. Занимались гимнастикой, одиночной выправкой, шереножным учением. Занятия были легкие, имевшие, главным образом, моральное значение. Занимались четыре часа в день, два – до обеда, и два – после обеда, с четырех до шести часов. С наступлением жаркого времени занятия были перенесены на ранние утренние часы.
В Атаманском училище и на офицерских курсах занятия продолжались с прежней регулярностью. В жаркие часы дня эти занятия носили классный характер, а в утреннее и вечернее время сотни юнкеров и офицеров выводились на плац и там производились сотенные и тактические учения.
Из России училищем было вывезено четыре лошади. Лошади эти седлались и юнкера производили на них «сменную езду», а в праздничные дни даже «загородные» проездки.
В те дни, когда выдавали продукты, а их выдавали сразу на 2-3 дня, по лагерю, из конца в конец, проносился знакомый уже крик – «раздатчики за продуктами!» С мешками, чувалами и жестянками, командами, так как одиночным порядком, во избежание хищения продуктов, ходить было запрещено, раздатчики отправлялись на пристань, где было расположено интендантство. Пристань находилась в полутора-двух километрах от лагеря и была соединена с последним дековилькой, по которой и перевозились продукты и другие тяжести.
При этом наблюдалось своеобразное развлечение. Часть казаков, положив на вагонетки чувалы и жестянки, садились сами и катились вниз. Под уклон, местами довольно значительный, вагонетки развивали большую скорость, причем не обходилось и без приключений. Случалось, что вагонетки сходили с рельс и разбивались. К счастью, такие крушения обходились без жертв.
Раздача и дележка продуктов производилась по установленному уже обычаю, точь в точь, как это делалось в Чилингире, Санджак-Тепе, или других лагерях, с таким же [вопросом вслепую] «кому?» и кропотливым, можно сказать аптекарским делением «полагаемого».
Да и весь порядок дня был общелагерный, твердо установившийся. Так же на кострах готовили обед, ужин, кипятили чай, также стирали белье, искали насекомых, с таким же трудом добывали топливо, ходили за колючкой, бродили по пристаням и оставленным греками строениям в поисках какой-либо щепки, кола или доски.
В восемь вечера, по лагерному в девять, так как часовая стрелка была переведена на час вперед, полки выстраивались на поверку. Звонко разносилась по затихшим лагерям и дальше, по горам и заливу, «заря», стройно и величественно из тысячи грудей лилась молитва. «Всколыхнулся, взволновался…» – перекатывались затем по лагерю могучие волны Донского гимна. Отбой и – лагерный муравейник снова копошился, снова слышались шум и крики.
«Быстро кончались южные сумерки, по склонам гор зажигались костры, точно громадные звезды висевшие на бархатном сумраке ночи. Слышались песни. То частые и веселые, с удалыми выкриками и подпевами, со свистом и гиканьем, то тягучие, грустные и тоскливые, как лемносская жизнь.
О всем пели казаки. И о славее казачьей, боевых подвигах, походах и боях, о рассеянных по всему свету костях и могилах казачьих, о родном Доне, тихих привольных станицах и хуторах, пели о покинутых домах, детях и казачках, напрасно поджидающих своих мужей. Обо всем пели казаки. И о большевиках, выгнавших их из родного края, и об убитых и замученных ими товарищах. Слышалась в песнях то жалоба на горькую долю, то мрачная угроза далекому ненавистному врагу, и вся душа казачья, смятенная и придавленная, но не уничтоженная, изливалась в этих песнях.
Доваривался ужин, закипал последний чай, один за другим догорали и гасли костры. Стихали последние песни. Обвеянный прохладою дагерь засыпал. Только где-либо высокими переливами изнывал не уснувший еще станичник и песня, ровная и бесконечная, как Донская степь, одиноко разносилась по ночной тишине.
День кончался… «Завтра» было точь в точь такое же, и медленно и однообразно, днем за днем, тянулось унылое время.
Иногда эти серые будни прерывались светлыми днями. Так было 9 мая (ст. ст.), в день кавалерского праздника ордена Св. Николая Чудотворца. В этот день Лемнос чествовал своих героев, покрывших новою славою Русскую армию на полях Северной Таврии, кавалеров ордена.
Рано утром все части Донского корпуса, со знаменами и штандартами, при оружии, были выведены на твердую песчанную отмель у моря, где обыкновенно происходили занятия, и построены «покоем». Посредине был воздвигнут аналой, около которого собралось все корпусное духовенство с полковыми иконами и хоругвями, и соединенный хор всех частей корпуса.
Была тихая солнечная погода, с безоблачным голубым небом и таким же спокойным морем. Эффектную картину представляли тогда казаки, все однообразно одетые, в белых гимнастерках и таких же фуражках, застывшие в безмолвном ожидании. Ярко блистали на солнце хоругви и облачение духовенства.
Ожидали генерала Абрамова, который должен были прибыть с берега Калоераки, где находился штаб Лемносской группы. Около десяти часов ряды вздрогнули, зашевелились, спешно выравнялись, послышались тихие короткие слова команды. Прибыл генерал Абрамов.
– Слуш-а-й, на кра-ул-л!.. громко и отчтливо пронеслись слова команды. Коротко блеснули в лучах солнца тысячи шашек, как один взвились и замерли штыки. Трубачи заиграли «встречу».
Сопровождаемый начальником штаба полковником Ясевичем и старшими войсковыми начальниками, генерал Абрамов, старший кавалер ордена Св. Николая Чудотворца, обходил ряды, здороваясь с казаками, бодро и радостно отвечавшими ему.
Начался молебен, который служил корпусной протоиерей. После молебна был парад. Полк за полком, сотня за сотней, стройными белыми рядами, резко отбивая такт по твердой, как асфальт, отмели, точно заправские пехотинцы проходили казаки перед своим любимым вождем; отчетливо, как один, отвечали на приветствия. Тихо реяли в голубом воздухе старые боевые знамена.
Трудно было поверить, глядя на проходившие стройные ряды казаков, что это изгнанники, влачущие полуголодное существование на унылом острове, под строгой опекой французов, недавно еще в тоске волновавшиеся над жгучим вопросом «Совдепия, Бразилия или собственное иждивение?», а теперь точно воскресшие чудо-богатыри, явившиеся по зову своего старого вождя. И невольно в сердце каждого росла и крепла уверенность, что жива армия и будет жить, что не страшны ей никакие происки и распыления, испытания и несчастья, что пройдет лихолетие и, с армией, воскреснет Великая Россия… Этот парад надолго остался светлым воспоминанием у казаков.
Нечего и говорить, что не только все население города Мудроса, но и из ближайших деревень, пришло посмотреть на невиданное зрелище.
В тот же день, на берегу Калоераки, в Кубанском корпусе также был молебен и парад, который принимал командир Кубанского корпуса.
С наступлением теплого времени, большое оживление в монотонную лагерную жизнь внесли морские купания. Уже в середине апреля вода в Эгейском море сделалась настолько теплой, что отдельные наиболее смелые казаки начали купаться. Но большинство казаков купаться не решалось, боясь осьминогов. Слышанные еще в чаталджинских лагерях страшные рассказы об осьминогах здесь не только не рассеялись, но нашли себе подтверждение в «многочисленных» примерах. Правда, теперь уже не говорили, что осьминоги по ночам забираются в палатки и утягивают казаков в море, но из уст в уста передавали, что осьминоги утопили нескольких английских матросов и что беженцам первой эвакуации англичане вследствие этого запрещали купаться в море, что на кубанском берегу, обязательно на кубанском, осьминоги уже утопили несколько казаков, женщин и детей, и что там теперь также запрещено купаться. По слухам, у кубанцев тоже говорилось о донском береге. Действительно, был случай, когда довольно крупный осьминог бросился на юнкера, но последнего тотчас же отбили купавшиеся рядом товарищи, убившие осьминога.
Становилось все жарче и жарче, южное солнце жгло немилосердно, камни накалывались, дышать становилось нечем. Скрепя сердце, превозмогая страх, казаки полезли в море. Первые же дни купанья убедили их, что осьминоги вовсе уж не так страшны, как о них рассказывали, и вскоре берега залива, там где было возможно купаться по условиям местности, были усеяны купавшимися и валявшимися на песке казаками.
Но этим дело не ограничилось.. Убедившись в своей безопасности, казаки сами перешли в наступление и начали охототься за осминогами. Охота состояла в том, что казаки, сняв шаровары, и вооружившиь шашкой или просто заостренной палкой, входили в воду, подкарауливали осьминогов и убивали их. Скоро узнали места, где осьминоги водились в большом количестве. Появились даже казаки специалисты – охотники, чуть ли не каждый день убивавшие по осьминогу и продававшие их грекам. Каждое утро, то там, то здесь, по колено в воде, десятками стояли казаки, поджидая добычу. Установилась даже рыночная цена – в среднем около пяти дархм за «октопода» (по гречески – осьминог). «раньше мы их боялись, – говорили казаки, а теперь пусть они нас… Казаки приехали… Это не те, что греки и англичане», и всё усерднее и усерднее охотились за осьминогами.
Время от времени устраивались прогулки по острову. Конечно, в одиночном порядке казаки и без того бродили по острову в поисках хлеба, работы, или без всякой цели, просто инстинктивно повинунуясь своей вольной степной натуре, не мирившейся с однообразием и скученностью лагерей, но они постоянно подвергались риску быть пойманным и избитым французами, или избитом и ограбленным греческими жандармами, что неоднократно и случалось.
Прогулки устраивались командами, или даже целыми частями, по особым разрешениям французских властей. Ходили в окрестные деревни и к северо-восточной оконечности острова, к тому месту, где когда-то находился город Гефестиада. [….] Развалин города, как их представляли себе казаки, не находили, и не одна группа гуляющих возвращалась в лагерь разочарованной. Со временем прогулки к развалинам совсем прекратились. Более интересными были прогулки в деревни. Жители греки, особенно в первое время, радушно встречали казаков, угощали их, в деревенских тавернах всегда можно было дешево достать хорошее местное вино, поэтому казаки особенно охотно ходили в деревни и прогулки эти устраивались так часто, как только французы выдавали пропуска. [….]
С первых же дней прибытия на Лемнос штаба Донского корпуса, т. е. с конца марта, началась громадная культурно-просветительная работа в частях. Многие не успели почему-либо закончить образование, многие в беспрерывной войне забыли то, что знали, и теперь искали случая вспомнить забытое, а многие вообще мало учились. И вот, идя навстречу нуждам казаков и, в то же время стремясь как-либо использовать бесцельное время изгнания, наполнить бесконечный досуг казаков и удовлетворить их жажду к познаниям, к самобразованию, командование, в лице информационного отделения, организовало ряд лекций эпизодического характера и периодических по различным отраслям знания и науки.
Лекции читались в отдельных частях, при штабах бригад и дивизий, и при штабе корпуса, как центре, в особо отведенном для этого месте с открытой сценой, служавшей в то же время и кафедрой для лекторов. Лекторы нашлись среди своих же. В частях войск было немало лиц с высшем образованием, которые в популярной, общедоступной форме, путем лекций и бесед, делились с остальными своими познаниями. Устраивались лекции и на политические темы, в которых освещалась текущая обстановка, положение в Совдепии и политическая жизнь Европы. Вообще все лекции, даже по астрономии и космографии (были и такие) охотно посещались казаками, засыпавшими лекторов бесчисленными вопросами.
Кроме того, были учреждены особые бригадные курсы для тех офицеров, которые не могли быть, за неимением места, зачислены в офицерские курсы при Атаманском военном училище. На этих курсах, кроме специально военных предметов, преподавались также предметы общеобразовательного характера, как история России и Дона, русская литература, экономическая география, законоведение и другие. [….]
Еще в лагере Санджак-Тепе из беженцев любителей и профессиональных актеров организовался театр, вносивший большое оживление в монотонную беженскую жизнь. Труппа, в составе частей, переехала на Лемнос, здесь пополнилась новыми силами, и театр снова открыл свою деятельность.
В начале спектакли давались на открытой сцене, служившей в то же время и эстрадой для концертов и кафедрой для лекторов, потом сцена былы оборудована в одном из бараков на пристани, занавес был по-прежнему из одеял, но декорации были освежены работами своих же художников. Из американских пижам и прочих подарков понаделали костюмы, казавшиеся довольно эффектными на сцене, появился хороший грим, зрительный зал теперь уже освещался новыми фонарями. Вообще, театр значительно оперился, чему немало способствовала работа и поддержка командования.
Благодаря любовному отношению к делу руководителей театра, репертуар был подобран очень тщательно, с большой разборчивостью. Ставили чеховские вещи, ставили даже Островского, драматические отрывки из Пушкина (Скупой рыцарь и др.) и другие классические пьесы. Правда, уступая настойчивым требованиям публики, желавшей хоть немного забыться от нудной лагерной жизни и посмеяться, ставили и фарсы, и веселые комедии, водевили и другие смешные пьесы, но в основе деятельности театра всегда лежал серьезный репертуар, имеющий воспитательное значение для казаков.
Болшим успехом пользовались спектакли-кабаре и концерты. Среди донцов нашлось немало отличных певцов, рассказчиков, танцоров, были даже музыканты-виртуозы. Какими-то правдами и неправдами у греков достали пианино, чуть ли не единственное на острове. Собрали струнные инструменты, причем часть инструментов, не только балалайки, но и скрипки, были весьма недурно сделаны своими руками. Главное место в программах концертов отводилось хоровому пению. Составивишиеся для церковных служб хоры, здесь, на сцене, конкурировали между собою, доводя исполнения номеров до высшей степени совершенства. В кабаре ставились трюки и новинки столичных сцен, вызывавшие большой интерес у публики. Вход в театр был бесплатный и билеты распределялись по частям пропорционально их численному составу, причем довольно значительное количество билетов уделялось и грекам – гостям. [….]
Нечего и говорить, что спектакли привлекали громадное количество зрителей. У открытой сцены собирались обитатели чуть ли не всех лагерей, театр бывал битком набит зрителями, мало того, кругом театра у всех окон, дверей, толпой стояли казаки. Тут же среди них постоянно толкались французские солдаты, чернокожие, греки, привлеченные звукам оркестра и стройным пением хора. Казаки забирались даже на крыши и в таком большом количестве, что временами требовалось принятие особых мер к их удалению, так как крыша грозила обрушиться. [….]
Обыденный свой досуг казаки посвящали работам. Люди, не только воины но и мирные работники, пахари, сроднившиеся с постоянным трудом, не могли выносить безделья и сами себе выискивали хоть какую-либо работу. Некоторые уходили на заработки к грекам в деревни, часть казаков – мастеров, ремесленников, пристроились в оборудованных при дивизиях
мастерских Всероссойского Земского союза. А часть у себя, в палатках, занимались кто чем. Шили обувь, причем казачья работа оказывалась значитедьно выше местной и греки заваливали казаков заказами. Из случайных кусков дерева вырезывали ложки, из консервных банок мастерили котелки, сковородки, мангалки и разную домашнюю утварь, делали массу мелких вещей, различные пряжки, подсвечники, письменные приборы и тому подобное. Целый ряд казаков занимался производством сундучков, чемоданов, походных кроватей и прочих дорожных вещей, употребляя для этого куски брезента от старых палаток и фанеру, которую нетрудно было достать на острове.
*****