Цитадель [В Русском кадетском корпусе-лицее]

Автор настоящего очерка, полковник Константин Алексеевич Иваницкий ( ? – 1934)  Окончил Елисаветградское кав. училище (1905) и Николаевскую военную академию (1913). Участвовал в Мировой войне в чине капитана. Ст. адъютант штаба 7-й кав. дивизии (1915). Состоял в распоряжении начальника ген. штаба (1916). Ст. адъютант штаба 7-го кав. корпуса (1917). Штаб-офицер для поручений при штабе 7-го Сибирского арм. корпуса, подполковник (авг.1917). Участник Белого движения. С августа 1919 г. помощник ст. адъютанта отдела ген-кварт. штаба Добровольческой армии. С января 1920 г. помощник ст. адъютанта оперативного отделения штаба отд. Добровольческого корпуса. В Русской Армии до эвакуации Крыма, галлиполиец, служил в управлении 1-го арм. корпуса. Во Франции с 1925 г. Член Общества офицеров Генерального штаба. Работал шофером такси. Сотрудник журнала русских шоферов “За Рулем”.  Умер в госпитале Бруссе 3 апреля 1934.
Н.Р.

Бывали ли вы когда-нибудь в Виллье-ле-Бель? Вряд ли, – а жаль!
Впрочем, и я попал туда совершенно случайно. Завез добрый знакомый навестить своего сына. Думал на час – пробыл день. Что-то заворожило.
Приходилась ли вам в солидных годах неожиданно очутиться там, где прошло детство, где вся обстановака и каждый предмет отдают безаботным весельем, прозрачными слезами и искренним смехом, возвращая, как эхо, из дальнего прошлого забытую сказку юной души.
Таким возвращением в прошлое показалось мне посещение лицея – кадетского корпуса в городке под Парижем. Это маленький корпус, он только что начал расти. И растет он дружно вместе с кадетами, быть может, потому-то они так любят его.
Я был на уроке. Преподавал сам директор [ген. В.В. Римский-Корсаков]. Старший класс – штук 20 стриженных, самых настоящих кадетских голов. С трудом втиснулся в парту, как в детскую игрушку.. Кругом краснощекие лица сосредоточены и серьезны, но по глазам видно, что, что под маской серьезности сверлит живчик, готовый вырваться на свободу.
Впереди меня деловито наклоненный угольно-черный затылок и розово-просвечивающиеся уши. Это Вова, мой давниший приятель. Я дружески положил ему на плечо руку. Он вскочил и поклонился строго официально. Я его понял: какие могут быть фамилиарности, когда тут служба.
Я стал слушать. Перед кафедрой стоял мальчик в струнку, плечи развернуты, глаза –на начальство. Словом, юный солдатик на строгом смотру. Но не солдатскими были ответы – четкие, дельные, краткие. Вопросы переплетались: по литературе, истории, географии – в разбивку, что называется. Подчас было трудно, но кадет набирал воздух, оттягивал назад складки рубашки (по опыту знаю, как помогает!) и выходил с честью из тяжелого положения.
Декламировали стихи. Вот коротенькая поэма, посвященная старшим собратьям: это их путь на чужбину, тернистый, но в героическом ореоле. Звучно повествовал об этом пути мальчик с нервным лицом и задорно-насмешливым взглядом, а в голосе его вибрировал талант… и наследие пережитого. А вот Пушкин, ставший в изгнании символом нации. Как-то странно было слушать его блестящую “Полтаву” в маленьком классе на задворках Парижа в передаче потомка одного из участников славного боя. И от гордых слухов невольно рождались смелые мысли: хотелось думать, что не порвана цепь, а звено за звеном мы вновь доберемся к “Полтаве” и великий Петр будет сызнова строить Россию.
Тишина класса сменилась топотом гимнастического зала. С одной стороны, приборы для спорта с почтенной “кобылой” во главе, с другой – выровненная шеренга серых рубашек, коротких синих штанишок и голых колен.
– Смирно!
Если в классе мудрость грамматики внедрял почтенный, с широкой известностью, педагог, то игрушечным строем командовал генерал. Что же, – чем хуже для старшего поколения, тем лучше для малышей.
Через “кобылу” прыгали и вдоль и поперек, один за другим – с воодушевлением, даже азартом. Я все ждал, когда появится мой черноглавый приятель. Должен был он зацепиться. Еще так недавно переводили его бережно через улицу. Но не зацепился никто. Значит и он каким-то образом перемахнул “рыбкой”. В общем мелкании круглых голов разве заметить!
Во время обеда я осторожно подсел к левофланговому коротышке, толстенькому и уютному, как плюшевый медвежонок.. Ногами до пола он не доставал, но ложку держал чрезвычайно солидно.. Я с завистью смотрел, с каким он апетитом запихивал в пухлый ротик жирную кашу, а круглые щеки вздувались красными пузырями.
– Вкусно?
Он только скосил карий глаз. Как же ответить, когда язык увяз в гречневой каше!
За вторым блюдом разговорились.
– Тебе сколько лет?
– Восемь.
– А вот этому, рядом?
– Десять.
– Значит,через два года ты его нагонишь?
Малыш вопросительно посмотрел на соседа, потом недоверчево на меня. Ясно – была западня. На красных щеках его появились две ямочки, пухдые губы сжались хитрой улыбкой, а в глазах заискрилось лукавство, и, видимо, разгадав загадку, он вдруг приснул заразительно звонко. А за ним есь стол зажужжал по шмелиному, от избытка чувств болтая ногами.
Уроки готовили в классе, каждый за своей партой. Кто не знает, как скучно зубрить! Но почему-то здесь в сдержанных шорохах под сурдинку же звенел жизнерадостный тон. Скрипели в старательных пальцах твердые перья, шуршали страницы, у доски обломался слишком крепко зажатый мел. Приятель Вова захлопнул ладонями уши и черным жуком гудел над тетрадью, отбивая такт головою. Но вот у кого-то рассыпались книги – приятное развлечение. А там брызнула клякса – общая бурная радость. И шустро, как мыши, повскакивали с мест мальчишки полюбоваться зрелищем дивной кляксы на свежем листе.
– Г-ин капитан, карандаш сломался.
– Г-ин капитан, я палец порцарапал.
– Г-ин капитан…
Не знаю, была ли надобность обращаться со всеми этими маленькими затруднениями? Вернее, нравилось вскакивать, вытягиваться по уставному, а может быть просто хотелось поговорить с капитаном, благо он не сердился и на самый несуразный вопрос находил деловое решение.
– Г-ин капитан, разрешите пройти.
Сколько раз в этих стенах слышал я четкое: “разрешите пройти”, “разрешите войти” – это типичное проявление воинской вежливости и трудно было понять, как совмещают малыши повадки шумливых галчат с  строгими формами субординации. И еще более удивляло меня возрождение тех школьных тардиций, которыми когда-то гордились лучшие корпуса. Точно из тепла пробивались ростки крепкой спайки и товарищеской этики, пробуждалось стремление создать одухотворенные  корпоративные формы. Много трогательно наивных рассказов пришлось мне слышать об этом.
Но было и нечто новое среди детворы – сознание своей русскости, несливаемости с иноземною средою. Память о Родине крепким обручем сковала новое поколение.
Я долго стоял в классе, машинально прислушиваясь к шорохам молодой жизни, плескавшей через край избытком просыпавшися сил., увешанных эмблемами величавого прошлого, чудилось мне, что я в одной из детских грядущей России.
К. Иваницкий
«Часовой» № 98, 1933 г., стр. 20-21.